Поезд подъезжает к дорогим местам, стремительно набирая ход. Все быстрее сменяются картины в вагонном окошке: поля и овраги, перелески, придорожные постройки, отдельно стоящие жилые домики, слегка окутанные туманной дымкой и от этого кажущиеся совсем маленькими. Вот мелькнуло хозяйское подворье с его обитателями и тут же сменилось небольшим озерцом, а на нем рыбак. Сидит, сутулясь в своей небольшой лодочке, и внимательно наблюдает за клевом. Движение поезда такое быстрое, что порой захватывает дух, и в такт ему стучит сердце, щемит и радуется одновременно. Можно ли достоверно описать чувства девушки, окончившей первый курс Московского университета и прибывающей на каникулы в родной город, где незаметно пролетели звенящее детство и школьные годы? Стук колес все отчетливее и сильнее, и вот уже показались пальмитные сады с низкорослыми яблонями. Маленькие деревца высаживают по определенным правилам четко и аккуратно, словно им предстоит парадное шествие. Хорошо знакомый и дорогой пейзаж! Еще немножко и покажется знаменитый мост, соединяющий оба берега Днестра. Этому мосту больше ста лет, и он всегда был для меня самым грандиозным сооружением на планете и самым важным строением, так как по нему можно было попасть на правый берег реки в город моего детства. И вот уже мелькают его ажурные своды, а в их промежутках вьющаяся лентой, серо-голубая рябь Днестра. Рассказывают, что когда-то моя мама ныряла с этого моста в реку, а затем переплывала ее несколько раз, зарабатывая для своей школы призовые места. И хотя это явление нельзя назвать таким уж исключительным и необычным, тем не менее, это никак не укладывалось в моей голове и казалось лишь выдуманной историей. Не могла моя мама, приверженица строгого порядка во всем, учительница русской словесности, нырять с моста в реку, даже если это были официальные соревнования. Этого просто не могло быть! Однако разговоры в нашей семье по этому поводу случались частенько и доходили до меня, вызывая неподдельный ужас. Но сейчас, когда все мои мысли и чувства в разбуженном состоянии, эта легенда кажется мне даже романтичной, «…тут все мое, и мы, и мы отсюда родом…» – проносятся в голове слова трогательной и хорошо знакомой песни и, незаметно для себя, тихонько ее напеваю.
Движение поезда плавно замедляется, еще мгновение, и вот он перрон Бендерского вокзала. Я уже вижу свою бабушку, напряженно вглядывающуюся в вагонные окна с затаенной улыбкой. Я знаю, как она волнуется, так как испытываю те же чувства и, спрыгивая со ступенек вагона, попадаю в ее теплые объятия.

– Ох, наконец-то, моя ласточка, моя радость! Мне казалось, что я не дождусь этих минут! Вижу, что поезд подходит, но так медленно, как будто спит на ходу. Ну, слава Богу, ты дома! – Обнявшись, мы прошли по перрону к выходу в город и помахали таксисту.

– На Борисовку отвезете? Вот внученьку из Москвы встретила.
– Отчего же не отвезти, доставим в лучшем виде! – тут же откликнулся водитель такси и, подхватив мой чемодан, услужливо открыл нам дверца машины. Усаживая бабушку на сидение, я не выпускала ее руки и, разместившись рядом, продолжала ее обнимать.

– Как же я по тебе соскучилась, бабуленька моя, как я рада тебя видеть!
– А я как?! Даже выразить не могу словами. Это не просто ты приехала, с тобой вместе весь мир здесь!
Водитель такси слегка улыбается.
– Что это за внучка у вас такая, если вместе с ней сюда весь мир пожаловал?
– Лучше не бывает, – промолвила бабушка и вновь обняла меня крепче. Так, обнявшись, мы и не заметили, как пересекли центр города с его всегда манящим своими афишами кинотеатром им. М.Горького, разместившимся в старинном импозантном здании с колоннами, затем проехали Турецкую крепость, которая и по сей день притягивает художников, отображающих ее в своих акварелях, и направились к Варнице. Смотрю в окно, все так узнаваемо, так много было здесь исхожено, изучено и все-таки немножко ново. Кажется, что шире стал мой город, выше поднялись его новостройки, и я невольно вспоминаю старый добрый фильм «Когда деревья были большими». Уже стемнело, когда мы свернули в наш переулок и вдоль увитой акацией изгороди подъехали к дому. Наш верный пес Мухтар с радостным лаем кинулся ко мне.

– Привет, Мухтарушка! Ты не забыл меня за время моего отсутствия!
– Мухтар весело заюлил и залился счастливым лаем, оглушая привычную вечернюю тишину. Я оглядываюсь вокруг. Вот он наш просторный двор с его положенными для проживания постройками. Особой статью выделяется наш большой красивый дом с выкрашенным в голубой цвет фронтоном. Напротив, с массивными воротами и большим замком, гараж, где как раритет хранится дедушкина «Победа». Рядом, на одном уровне с ним, но чуть скромнее, сарай с его аккуратно сложенными вдоль стен поленцами и, наконец, летняя кухонька, наш «центр вселенной», где всегда царили кулинарные изыски бабушки. Все родное, навевающее приятные чувства. Перед глазами в одночасье проносится так много всего: детство, пахнущее душистым виноградом, школьные годы с пионерскими линейками и отрядными песнями и много разных маленьких сюжетов, которые когда-то казались самыми важными в жизни. Я решила для себя, что еще подумаю над всем этим более подробно и вспомню каждый из них, особенно перед сном, ведь у меня впереди целое лето. А лето, как поет известный бард, это маленькая жизнь. И я абсолютно уверена, что это будет самое чудесное мое лето и самая запоминающаяся моя маленькая жизнь!
– Ты забыла поздороваться с грецким орехом и моими цветами, – напомнила бабушка. Ах, да, грецкий орех! Да разве можно его забыть, если он обрамляет весь наш двор и служит ему надежным куполом. Место, где я часто просиживала с книжками и тетрадками и где собиралась за столом вся наша большая семья в дни праздников и просто так, без всякого повода, наслаждаясь общением и этим дивным живым шатром.

– Да что ты, бабушка! Ну как можно о нем забыть, если он просто неотъемлемая часть нашей семьи! А цветы? Эти твои ночные фиалки, лилии, душистый горошек, петунья и что-то еще, чего я и не знаю. Их пьянящий аромат сразу берет в полон и не отпускает ни на минуту. И удивительно, что пахнут они так ярко и так отчетливо именно в это время суток, распространяя свой аромат на всю округу. Как хорошо, что поезда из Москвы приходят вечером!
Я какое-то время еще бродила вокруг, с упоением вдыхая ароматы цветов и оглядывая наш двор, плавно переходящий в вишневый сад.
– Нет, нет, сад будет завтра с утра, а сейчас ужин. Уже закипает картошечка. А ты не забыла прихватить мне моего любимого
Бородинского хлебушка?
– спросила бабушка. Надо сказать, что самым желанным лакомством для бабушки был Бородинский хлеб, который почему-то в нашей местности не выпекался.
– Конечно, не забыла и не только хлебушек – Я достаю из сумки гостинцы и выкладываю на стол, приговаривая на бабушкин манер: «Душистые лимоны, золотистые шпроты, Гвардейский шоколад, голландский сыр, а это, о- о, селедочка и не простая, а специальный баночный посол, пальчики оближешь!». Бабушка смотрит с улыбкой на эти гостинцы и произносит: «Какая ты у меня уже взрослая, заботливая, даже не верится, что это моя маленькая девочка, которую я носила на своей спине в первый класс, так как ты засыпала на ходу». Ужин наш затянулся далеко за полночь, мы никак не могли наговориться, мысли обгоняли одна другую и сходились всегда на том, какие счастливые минуты мы сейчас переживаем, как тепло и уютно нам вдвоем, умудренной опытом бабушке и молодой внучке, вступающей в большую жизнь.
– Ну, моя дорогая, наверное, хватит разговоров, пора и отдохнуть с дороги.
– Ты думаешь, я смогу уснуть, когда переполняют меня
чувства, да и стук колес все еще шумит в голове и кажется, что я по-прежнему еду.
– Ничего, зато завтра можешь спать сколько угодно в своей маленькой комнате,
– ответила бабушка. Комнату так всегда называли, отчасти из-за ее размеров, но еще и потому что в ней жила маленькая девочка, то есть я. Это был мой мир и моя территория, где все напоминало детство, раннюю юность и вызывало ощущение покоя и прочного тыла. Даже сидящие рядком куклы и видавший виды плюшевый мишка, казалось, приветствовали меня, когда я вошла, и выглядели очень нарядными.
– Я к твоему приезду пошила им новые платья. Должны же они тоже ощутить радость праздника от встречи со своей хозяйкой, – молвила бабушка.
– О-о, бабуля, как это заботливо с твоей стороны и так мило! Ты всегда погружаешь меня в мое детство.
И это действительно так. Вспоминаю, что я чуть ли не до 8-го класса играла в куклы и читала сказки разных народов, населявших нашу страну. Даже тогда, когда я уже была знакома с классической литературой и писала школьные сочинения, я частенько отводила время для любимых сказок. Забиралась на диван в нашей большой зале, укладывала книгу на его валик и читала, внимательно рассматривая иллюстрации и представляя себя на месте сказочных героев. В такие часы я забывала о времени и о каких-то делах, и проживала вместе с ними сказочную жизнь. Когда же я была поменьше, я читала сказки бабушке вслух, а она всегда внимательно меня слушала. Наверное, мы обе сейчас об этом вспомнили и обе улыбнулись, пожелав друг другу спокойной ночи и приятных снов. Однако уснуть мне удалось не сразу. Мысли витали роем в голове и упорно транслировали мне пережитые уже моменты: сессию с ее высшей математикой и теорией алгоритмов, расставание с девочками-однокурсницами, шумный ГУМ, где я выбирала гостинцы для бабушки. Я также все еще удивлялась, как легко достался мне билет на желанный поезд, так как группа молодых людей, стоящих в очереди в билетную кассу впереди меня, решила вдруг лететь самолетом и, наконец, окошко вагонное, горячий чай и дорога, дорога без конца. Я обняла покрепче подушку и незаметно для себя уснула. Впервые за последнее время мне ничего не снилось.
Теплый луч солнца мягко скользнул по щеке. Я понимаю, что уже утро, но никак не хочу просыпаться, еще больше подставляю лицо утреннему солнцу, наслаждаясь покоем и осознанием того, что никуда не нужно спешить. Легкий ветерок пошевелил занавеску, и в открытом окне показалась большая ветка с начинающими краснеть вишнями. Нет, продолжать лежать дальше преступно, и я, едва накинув халат, перелезаю через окно и попадаю прямо в наш вишневый сад. Тяжелые от ягод ветви кланяются мне, слегка покачиваясь от легкого ветерка. Какое же замечательное утро сегодня! Под самой большой и раскидистой вишней стоит старая кровать с панцирной сеткой, на которой возвышаются несколько матрасов. Бабушка тщательно накрыла их гобеленом и водрузила сверху подушки, набитые сеном и самую маленькую подушку, наполненную сухой мятой. Да это просто царское ложе! Хотя нет, царям и невдомек, что может быть такое ложе, над которым нависает каскад красных вишен, вплетенных в зеленую листву. Я обнимаю тебя весь сразу, мой милый сад, и дарю тебе свои самые сокровенные мысли.

– Ты уже здесь, моя дорогая? А я собралась тебя будить. Оладушки уже ждут тебя!
– Доброе утро, бабушка! Как чудесно пахнет мятой!
– Так ее пучки висят повсюду и прямо над тобой.
– Я хотела бы всегда так завтракать с тобой на этой нашей летней кухоньке,
– сказала я, наслаждаясь пышными оладьями и бабушкиным присутствием.
– Ты куда-нибудь пойдешь прогуляться?
– Нет, бабуля, еще успею. Я сегодня буду только с тобой, с нашим дорогим домом и его окрестностями. Нужно все внимательно рассмотреть, заглянуть в каждый уголок, проверить, как поспевает виноград, заглянуть в нашу библиотеку и вообще погрузиться в самое дорогое, в наши с тобой беседы.

– Ну и замечательно,– обрадовалась бабушка. А пока ты будешь осматривать владения, я приготовлю на обед что- нибудь заслуживающее внимания.
Я обходила наш двор и сад так, словно впервые их вижу. Все казалось мне совсем новым, хотя я знала каждый куст, каждое фруктовое дерево и даже то, как на некоторых из них растут ветки. Но год отсутствия окрасил новизной всю эту мою дорогую флору. Интересно, а как поживает наша старая добрая слива? Вот и она, стоит по-прежнему скромно за домом в самом дальнем уголке сада. Нет, слива наша совсем не изменилась и как всегда усыпана своими плодами. Плоды у нее круглые с лилово-розовым бочком, сочные и сладкие. Но сейчас они еще только поспевают. Помню, как неохотно я их собирала. Сколько ни собирай, их количество не уменьшалось, трудись хоть целый день. Но бабушка внимательно отслеживала этот процесс, в котором и сама участвовала. Невольно вспоминаю, как варилось в медном тазу сливовое повидло, как оно шипело, булькало и выстреливало. И какое это было волшебное кушанье, когда бабушка намазывала ломтик хлеба маслом, а сверху этим сливовым повидлом, слегка застывшим с попадающимися сливовыми кусочками в виде свернутых трубочек. Чудесное лакомство! Так ходила я от дерева к дереву, обнимая их и умиляясь, пока не обошла весь сад. За садом начинался виноградник. Его аккуратные ряды уходили довольно далеко, что позволяло мне называть их в шутку виноградной плантацией. Вспоминаю дедушку в широкополой соломенной шляпе с прибором для опрыскивания за плечами. Он, как Мороз-воевода, строго обходит свои владения, двигается медленно от куста к кусту и бережно опрыскивает их медным купоросом, чтобы никакие вредители не могли даже сесть на листочек, не говоря уж о том, чтобы его съесть. А потом наступает время сбора урожая. Вокруг весело и оживленно, вся семья в сборе и старательно принимает во всем участие. Описать аромат свежесрезанных гроздей винограда, впитавших всю теплоту и негу августовского и сентябрьского солнца, невозможно. Ссыпаются аккуратно грозди винограда в дробилку, а затем в большой пресс, и льется по желобку янтарный сок. Я, совсем еще ребенок, подставляю под струйку кружечку и пробую этот нектар Богов, а вокруг жужжат пчелы. Странно, что я их совершенно не боюсь, а они меня и не жалят, а только слетаются роем на мою кружечку. За всем внимательно и не без гордости следит дедушка, радуясь результатам своего труда.

Увлеченная воспоминаниями, я не заметила, как вновь подошла к дому и точно так же, как утром, влезла в окно своей маленькой комнаты, наслаждаясь при этом выдумкой проигнорировать входную дверь. Из своей комнаты я вышла в коридор и пошла по нему к нашей библиотеке. Это была довольно большая комната, в которой особое место занимал книжный шкаф, представляющий собой аккуратно сбитые и отшлифованные деревянные полки. А на них, красота и гордость, наши книги. Это была в основном отечественная и зарубежная классическая литература, прекрасно изданная, в коленкоровом переплете с подробным предисловием и яркими иллюстрациями, которые усиливали интерес к содержанию. На полках Л.Н. Толстой, Н.А. Некрасов, Н.В. Гоголь, А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, А.Н. Островский, М.М. Пришвин и другие авторы-корифеи отечественной литературы. Много было и методических пособий по изучению того или иного произведения, которыми видно пользовалась еще моя мама, когда была студенткой филологического факультета. Что касается зарубежной литературы, то удивительно, что многие ее произведения я нашла на чердаке нашего дома, куда частенько поднималась, чтобы почитать в уединении, а заодно и полюбоваться нашими окрестностями. Там стояли какие-то ящики, покрытые соломой, а на них старая дедушкина шинель, теплое и уютное место. Как-то раз я расположилась удобно на этих ящиках и читала «Войну и мир». Однако день был теплый, и настойчивый луч солнца мешал сосредоточиться, причудливо освещая чердачное помещение.
«Какая здесь могла бы быть красивая и большая комната!» – неожиданно подумала я, мысленно представляя, как интересно можно все тут обустроить. Прежде всего, нужно решить, что делать с этими ящиками. Решив посмотреть, что находится внутри, я вскрыла их и увидела книги. Это были старые издания преимущественно зарубежных авторов и множество интересных журналов. Так, будучи еще школьницей, я познакомилась с А. Дюма, Т. Драйзером, Дж. Лондоном, М. Твеном, Ч. Диккенсом, Дж. Голсуорси и др. Я зачитывалась «Сердцами трех», терпеливо пробиралась сквозь дебри многочисленной родни Форсайтов и искренне жалела бедную Дженни Герхард. Каким образом содержимое этих ящиков оказалось на чердаке, никто не помнил. Скорее всего, их поместили туда, как в самое свободное и просторное место, когда дом еще строился, и делалась внутренняя отделка комнат. А потом книги перенесли частично и разъехались учиться по университетам, кто куда. В том, что книги там оставаться больше не могут, сомнений не было. Упорно я переносила их из чердака в комнату, которая впоследствии и превратилась в нашу библиотеку. Я помню, как у окна мы поставили стол, и бабушка покрыла его зеленой скатертью с золотистой каймой, а потом мы долго выбирали в магазине настольную лампу, чтобы завершить интерьер. Примечательно то, что здесь же была и печь с изразцами, которую когда-то по чертежам дедушки сложил печник. В ненастную погоду мы протапливали ее дровами. Поленца потрескивали, и теплый аромат свежей древесины заполнял все пространство. В такие часы здесь было особенно приятно, веяло романтикой, а небольшой полумрак создавал атмосферу таинственности. Кто бы ни приезжал к нам в гости, все желали расположиться именно в нашей библиотеке, так сильно она притягивала и манила своим особым домашним уютом, смешанным с некоей академичностью. Особенно это касалось моего дяди Эрика, младшего сына бабушки и по совместительству сильного математика. Без всякой договоренности было понятно, что это его империя. Как только он приезжал к нам и входил в комнату, он тут же брал с полки какую-то книгу, смотрел, листал и, убедившись, что нашел то, что ему было нужно, подсаживался к столу. Тихонько подсаживалась и я со своими тетрадями, желая не упустить удовольствия решать алгебру или геометрию в присутствии своего обожаемого дяди, да еще и выпускника физико- математического факультета университета. Как правило, он сосредоточенно листал выбранную книгу, периодически бросая взгляды в мою тетрадь, и его маленькая похвала либо утвердительный кивок головы наполняли меня чувством гордости.
Между тем день разгорался, незаметно подошло время обеда. Бабушка неустанно хлопотала на кухне, и я уже предвкушала это удовольствие студентки, в рационе которой преобладали случайные перекусы в перерывах между лекциями.
– Бабушка, что это за вкусный супчик такой? – воскликнула я, едва отведав пару ложек. Просто волшебство какое-то!
– О! Это супчик довоенный и он действительно очень вкусный.
– Я давно хочу спросить у тебя. Ты часто в своих словах вспоминаешь довоенные годы и говоришь о них, как о самых лучших в твоей жизни. Почему, бабушка?
– Но это и справедливо, так как мы с дедушкой были молоды, жили интересно, в любви и согласии, растили детей, и это был действительно один из самых счастливых периодов в моей жизни. Да и сам дух жизни был иной. Развивалась наша страна, и мы вместе с ней; работали, мечтали, строили заманчивые планы, весело проводили праздники, и все хорошее всегда было с нами.
– А разве сейчас у нас не такая жизнь, разве она хуже? Вы с дедушкой вырастили замечательных детей, знающих цену труду. Все они с высшим образованием и любят свою профессию, да и внучка твоя вот уже студентка Московского университета и все у нас хорошо. Разве не так?
– Так, моя дорогая, так. С этим спорить не стану. Но был и суровый период в нашей с дедушкой жизни, и вычеркнуть его из памяти невозможно. Это годы войны, которые тяжелым камнем лежат на сердце, как бы ни сглаживало их время. Поэтому-то я и делю свою жизнь на довоенную и послевоенную и никак не могу это изменить.
– Я помню отдельные твои высказывания и ту боль, которую ты всегда при этом испытывала, но это было как бы между прочим, и ты всегда очень поспешно уходила от этой темы, переводя разговор на другое.
– Да ведь прошло столько лет, вот и дедушку мы похоронили, к чему вспоминать прошлое, надо жить настоящим. Другие заботы, другие проблемы.
– Но сейчас у нас с тобой много времени. Давай посвятим его самым тайным уголкам твоей души. Мы приляжем на наше царское ложе под вишней, ты отдохнешь, а заодно и поговорим обо всем неспешно. Все сопутствует нашему общению, даже ясный и теплый день. И потом, мы просто обязаны все это знать и помнить, ведь ты всегда говорила, что наше прошлое – это фундамент будущего, и никто не должен забывать, какое это счастье жить под мирным небом.
– Ну, что ж, давай попробуем, если это тебя не слишком утомит. Бабушка какое-то время молчала, а потом все- таки решилась.
– Слушай, моя дорогая.

Когда началась война, мы жили в самой западной точке нашей страны. Дедушкина часть стояла в Рава- Русской, а сам он был начальником штаба. В ту пору мне было неполных 30 лет, и у нас было четверо детей. Старший сын Дорик, затем твоя мамочка Тамара, потом твой дядя Эрик и самая маленькая, твоя тетя Алла. Дедушка был родом из Липецкой области, из крестьянской семьи, человеком, которому все дала Советская власть: образование, профессию, идейную убежденность, и он был ее верным сыном и последователем. Это отразилось даже в имени его сыновей. Например, Дорик – для него обозначало «Да здравствует Объединение Рабочих и Крестьян!». А Эрик, хорошо известное имя, но для дедушки это означало «Эра Рабочих и Крестьян». За финскую кампанию дедушка получил орден Ленина, который вручил ему М.И. Калинин в Кремле, и дедушка гордо носил его на своей груди. Надо сказать, что и сам он полностью соответствовал званию офицера, был всегда принципиален в вопросах чести и гражданской позиции, четко выполнял свои служебные обязанности и того же требовал от подчиненных. Внешне он был худощавым и стройным, и мундир сидел на нем безукоризненно, а в его начищенные сапоги можно было смотреться, как в зеркало. Мы частенько ездили во Львов, любовались его старинной архитектурой, ну и конечно, как все молодые люди, заглядывали в вечерние ресторанчики, где встречали и обслуживали нас предельно почтительно. Когда я вспоминаю эту нашу довоенную жизнь, то невольно улыбаюсь. Мы жили в большом доме с высоким парадным крыльцом, которое венчали массивные двери. За ними открывалась просторная прихожая, прямо настоящий холл с огромным зеркалом и растущими в кадках олеандрами. Из холла можно было пройти в залу, в центре которой стоял круглый стол, а у стены резной буфет из красного дерева. Верхнюю одежду и обувь мне и детям шили на заказ и приносили домой мастер и подмастерье. Однажды я показала свои новые ботинки дедушке, и он сказал: «Ох, какая работа! Таким ботиночкам только и красоваться на нашем буфете!».
Раз в неделю мы приглашали гостей. В основном это были дедушкины сослуживцы и уважаемые люди города. В общении с коллегами в неформальной обстановке он был всегда дружелюбен и весел, любил шутить и танцевать, а я пела и играла на гитаре. Рава-Русская, где мы жили – это небольшой пограничный город с Польшей, и контрольно-пропускной пункт находился всего в 8-ми километрах от границы. Расположен он во Львовской области. Разговаривали там на русском и украинском языках, а на базаре частенько встречалась и польская речь, что было вполне естественным и ни у кого не вызывало никаких вопросов. Все жили свободно и раскованно. Я с удовольствием вела дом, занималась воспитанием детей и во всем поддерживала авторитет своего мужа. Старшие дети, Дорик, ему было 13 и Тамарочка, ей было 11, ходили в школу. Эрику было 6 лет, а маленькой Аллочке неполных три года. Надо сказать, что в округе наша семья считалась образцовой. Часто можно было слышать, какие, мол, у майора воспитанные дети! Старший сын рос не по годам рассудительным и отважным. Сам ходил на рыбалку и никогда не приходил без улова, пусть и маленького. Бывало, разложит удочки во дворе дома и шикает на всех, чтобы не наступали. Больше всех доставалось младшему Эрику, который прыгал туда-сюда и мешал ему разбирать рыболовные снасти. А однажды Дорик ушел сам на охоту и подстрелил двух больших уток. Представь себе картину: идет невысокого роста мальчик, за плечами ружье, а на поясе привязаны утки, которые свисают до самой земли. Дедушка тогда очень ругался за то, что он ушел один, без спросу, а сын отвечал: «Я тоже хочу кормить нашу семью, отец. Почему все заботы только на тебе одном?». Впоследствии они часто охотились вместе. Когда в школе раздавали на переменках всякие сладости, он заворачивал их в тетрадный лист и нес домой, поясняя, «Мамочка, это для всех!». А однажды меня вызвали в школу и сказали, мол, вашему сыну нечего делать ни в первом, ни во втором классе, переводите его сразу в третий, не теряйте зря время. Чуть повзрослев, он наряду со взрослыми вел разговоры о политике, об особенностях ведения войн в разных странах и ему разрешалось на какое-то время оставаться с гостями. Взрослые слушали его всегда с улыбкой и большим интересом. Бабушка замолчала и так каждый раз, когда речь заходила о старшем сыне. Я тоже умолкала, опасаясь прервать ее воспоминания, и не задавала лишних вопросов. Но как мне хотелось расспросить ее более подробно обо всем, о каждой мелочи, которая сегодня могла бы быть очень важной, чтобы воссоздать картину жизни тех довоенных лет. Бабушка помолчала и продолжила.
– 21 июня 1941 г. мы были приглашены на юбилей к дедушкиному другу и сослуживцу. Выполнив все положенные дела, накормив детей и проверив уроки, мы пошли в гости. Моя помощница по дому заверила нас, что волноваться нечего, что все будет в полном порядке, и мы можем отдыхать спокойно.

– Ну, в конце концов, вы сможете позвонить мне (в кабинете у дедушки стоял телефон для экстренной связи со штабом) – убеждала помощница к большому неудовольствию дедушки, так как в личных целях телефон использовался крайне редко. Ну а я, как и всякая молодая женщина, с большим удовольствием надела шелковое платье, которое было мне особенно к лицу, лакированные туфли на высоком каблуке и всеми мыслями настроилась на приятный вечер.
Вечер действительно получился приятным и удался на славу. Замечательные люди, красивые тосты и танцы под патефон. Я веселилась от души.
– Ох, и красивая у тебя жена, майор! – воскликнул один из приглашенных гостей.
– На чужой каравай рот не разевай! – парировал мой муж
и сильнее закружил меня в танце.
А какие песни мы пели! Сейчас молодежь развлекается иначе и, к сожалению, канули в лету застольные песни. А в них столько души, столько простых истин, столько жизненных историй! Да и веселья в них ничуть не меньше, чем в ваших магнитофонных записях. Но нет, я не против них, я за современность, хотелось бы только, чтобы сохранялось и то, что было так дорого нашему поколению.

В общем, нагулялись мы на славу и где-то около полуночи стали расходиться. Мы идем домой, я крепко держу мужа под руку, стараясь не оступиться в своих лакированных туфлях, и говорю ему о своей любви, о том, как мы счастливы вместе и о том, что он самый лучший муж на свете. Муж целовал меня в висок, крепче прижимая к себе, и мне тогда казалось, что весь мир переживает такие же мгновения. Ночь была лунной и очень тихой, лишь дружное стрекотание цикад нарушало эту тишину.

– И все-таки у меня как-то неспокойно на душе, – сказал муж, тревожат всякие слухи. Ну да завтра в любом случае на службу, запланированы большие учения, надо быть в форме и постараться выспаться. – Я лишь улыбалась ему в ответ, думая, что никакие слухи и тревоги не отнимут у меня ощущения счастья и красоты этой тихой лунной ночи. Дома мы удивились, что куда-то исчезла наша помощница, но дверь была закрыта, и дети мирно спали. Я еще предложила дедушке горячего чая, но усталость брала свое, и мы крепко уснули, едва выпив несколько глотков.
Сквозь сон я смутно помню, как вдруг стал одеваться муж, я пыталась подняться тоже, но он движением руки остановил меня.– Отдыхай, еще очень рано, а я в штаб.
Звонили. Я снова погрузилась в глубокий сон, не скажу, на какое время, только сильный звонок, словно тяжелые капли дождя, ударил по темени. Еле придя в себя и путаясь в мыслях, я добралась до кабинета и сняла трубку.
– Алло, слушаю вас!
– Эмилия, жена моя дорогая, война! В 4 часа утра немцы нарушили нашу границу и двигаются вглубь довольно быстрыми темпами. Пожалуйста, собери быстро все самое необходимое, документы и что-то из еды и бегите на территорию части, там будут формироваться подводы для вашей эвакуации!
Я оцепенела, держу в руках телефонную трубку и не могу вымолвить ни слова.
– Ты слышишь меня, ты где?
– А когда ты придешь? – еле пролепетала я, с трудом соображая что-либо.
– Родная моя, я не смогу прийти, не смогу вырваться, на мне большая ответственность! Прошу тебя, скорее собирайтесь и бегите в часть, там вам все разъяснят! У тебя не более 20 -ти минут времени. Очень прошу, береги себя и наших детей и будь сильной! Слышишь, себя и детей!! Я очень скоро найду вас! Конец связи.– Постепенно остатки сна покидали меня. Постояв еще немного с трубкой в руках, я машинально стала расчесывать и приглаживать волосы, словно это было самым важным сейчас. А потом как заметалась по квартире, осознавая, что случилось самое страшное, что только могло случиться. Боже мой, с чего начать!? Стала лихорадочно заталкивать документы в свою модную маленькую сумочку, деньги. Ой, а денег-то совсем мало! Мы как раз ждали зарплату. А мои украшения! Где же они? Их можно будет продать или обменять. Но их нет, шкатулка пустая. О! Моя помощница! Вот почему ее не было дома, когда мы пришли. За что? Мы же так хорошо к ней относились. Что же мне делать? Теплые вещи! Вот, что нужно. Да, но сейчас июнь-месяц, обойдемся без них. Еда для детей! Вот, что нужно собрать. Заглядываю в детскую, они так сладко спят, начинаю их будить и, пока они просыпаются, собираю все, что было из еды. Самым трудным было объяснить детям, почему нам нужно так срочно и так рано куда-то бежать. По мере того, как дети просыпались, они тут же засыпали снова, падая по очереди поперек кровати. Старшие, Дорик и Томочка, начали кое-как одеваться, Эрика я одевала сама, а маленькая Аллочка так и спала, не просыпаясь. Лихорадочно собирая детей, я приговаривала, подыскивая слова свалившемуся вдруг несчастью на нашу страну и, словно в бреду, повторяла: «Скорее, скорее, мои родненькие! Надо бежать к папе, он нас ждет, он нас укроет и спасет!». Собрав, наконец, детей в охапку словно цыплят, мы выскочили из дома и побежали. Между тем рассвет уже занимался. По дорогам то здесь, то там бежали люди, молча и стремительно, почти не нарушая этой предрассветной тишины. И эта тишина, в которой отчетливо слышалось одно лишь дыхание бегущих в неизвестность людей, была жуткой и очень страшной. Добравшись, наконец, до воинской части, я тут же увидела молодого бойца, который четко давал указания, куда двигаться и где нужно собраться, чтобы прослушать инструкцию. В глубине части я увидела вереницу подвод, запряженных лошадьми, на которых, судя по всему, и предполагалась наша эвакуация.
– Ехать будем вдоль лесополосы, – объяснял инструктор.
– Постараемся максимально собрать людей, и загрузить все подводы, но времени очень мало, светает, долго ждать нельзя. Размещайтесь! И прошу соблюдать спокойствие! Всех, кто прибыл, обязательно увезем. Детей держите возле себя так, чтобы вы их видели. И тихо, товарищи, прошу вас соблюдать тишину и порядок!
Я пристроилась за женщиной с двумя мальчиками примерно десяти лет или чуть старше и пристально вглядывалась вглубь части в надежде увидеть там мужа. Хоть издали, хоть услышать его голос, которым он обычно отдает распоряжения, но никого не было видно.

– Не отвлекайтесь! – услышала я. – Забирайтесь поскорее на подводу и занимайте места, не задерживайте других!
Мы начали размещаться, я рассаживала детей возле себя плотнее, маленькую держала на коленях, чтобы дать возможность и другим сесть тоже. Поглощенная этим занятием, я не сразу услышала свое имя. Кто-то бежал в нашу сторону и махал рукой.
– Эмилия Федоровна!
Я обернулась и увидела бойца, который частенько забегал к нам домой с поручениями для мужа от командования.

– Еле разглядел вас. Вот товарищ майор просил передать вам деньги. Сказал, что на первое время вам хватит, а потом он вас обязательно найдет.
Я машинально взяла конверт, и поток вопросов внезапно вырвался из груди:
– А где сам товарищ майор, где мой муж? – стараюсь говорить как можно тише.
– Я должна его увидеть и сказать ему что-то очень важное, вы понимаете меня? Только он может разъяснить нам, что на самом деле происходит вокруг и куда нас вывозят. Вы слышите меня?! – И вдруг в небе послышался жуткий, зловещий гул, и слова мои так и замерли на устах, а посыльного уже и след простыл. Между тем подводы заполнялись людьми, незаметно вместе с ними и утро вступало в свои права. Прошло еще какое-то время, и обоз наш тронулся. Мы ехали полем, потом вдоль лесополосы, потом снова полем. Неумолимость этого движения и та неизвестность, которая нас ждет впереди, были невыносимы. Люди пугливо озирались по сторонам и постоянно перешептывались. Кто-то дремал, смирившись с неизбежностью, а я, прижимая крепко своих детей, прислушивалась к каждому звуку. Зловещий гул в небе не смолкал, он был то дальше, то ближе, наполняя душу ужасом, ибо уже выстроилось понимание, что это не страшный сон, а настоящие вражеские самолеты. Да что же это? Ведь муж всегда говорил, что нам ничего не грозит, так как существует договор о ненападении. То, что происходит, не может быть правдой. Где же он, этот договор?

День выдался жарким. Приближался полдень, и ощутимо палило солнце. Вдруг выяснилось, что воды на весь обоз не хватает, слышался детский плач. Инструктор предупредил, что к вечеру мы должны добраться до железнодорожного узла, где формируется состав для эвакуации людей.
– Но ехать будем почти по лесополосе, рядом с оврагами и, если я крикну, «воздух!», все молниеносно бросаемся в овраги или в лесополосу, что ближе – вдруг сказал он.
– Всем понятно?
Прижав еще крепче детей, я шептала им, дрожа от ужаса и страха:
– Родные мои, вы слышали? Если что, надо прыгать, только очень быстро и прятаться в любую яму, в любое углубление или добежать до леса. Вы поняли меня?
– Не бойся, мамочка, мы прыгнем с Тамарочкой и схватим Эрика, а как ты сама будешь прыгать с малышкой на руках? – шептал мне в ответ Дорик и деловито добавил:
– Мы сделаем по-другому. Тамарочка будет прыгать с Эриком, а я буду страховать тебя и малышку. Не бойся, мамочка, мы сумеем!
Делая вид, что во всем уверена, я в знак согласия храбро кивала головой и крепко сжимала детям руки, а в душе беззвучно рыдала. Мне вдруг стало понятно именно теперь, что случилось, хотя еще в 4 часа утра мне об этом тревожным голосом объявил муж.
На закате дня мы добрались до станции, и все прибывшие стали штурмовать прицепные вагоны. Я, подхваченная бегущей толпой, оказалась вместе с детьми прижатой к ступенькам вагона и лишь чудом, с помощью двух солдатиков, мы смогли взобраться на эти ступеньки. Очень плохо помню, как мы попали в вагон, как разместились там, однако дети уснули сразу, как только смогли приклонить свои головки. Я же долго смотрела в потемневшее окно, в котором мелькала еще не тронутая войной мирная жизнь и горько плакала. Все пережитое мною в этот день, душевное потрясение, страх за детей и за мужа, которого я так и не увидела, не обняла в этот страшный час и, может быть, никогда больше не увижу, сломили меня окончательно. Что с ним сейчас, где он и где все наши ребята, которые несли свою службу так исправно и четко? И каково им сейчас, застигнутым врасплох проклятыми фашистами? Слезы текли и текли по щекам, подгоняемые тяжелыми мыслями, казалось, им не будет конца. Не помню, сколько я так просидела и проплакала, как увидела вдруг кружку, которую неожиданно поставила передо мной чья-то рука. Подняв опухшее от слез лицо, я увидела пожилого человека, совсем дедушку, видно нашего попутчика. Он сокрушенно качал головой и сочувственно говорил:

– Выпейте немного кипяточку! Только что солдатик вот принес котелок и поделился со мной. А еще у меня есть кусочек сахара. Возьмите! И разве можно так плакать, у вас же дети, вы должны быть сильной!
Я сделала несколько глотков кипятка пополам со своими слезами и постоянно всхлипывала. Под стук колес, измученная усталостью и переживаниями, я постепенно успокоилась и погрузилась в тяжелый сон.
Наступившее утро оказалось еще более тягостным. Перед глазами отчетливо всплыли события минувшего дня и больно резанули по сердцу. Но нужно было хоть как-то сохранять спокойствие и ясность мысли, нужно убедить детей, что все будет хорошо, что все эти напасти очень быстро закончатся, и в самое ближайшее время мы вернемся домой, а пока мы просто едем в безопасное место. Боже мой, а куда же мы на самом деле едем? Кто и где нас ждет? Внезапно поезд остановился. Никто не мог понять, почему, и все в страхе теснее сплотились вокруг своих мест. Кто-то крикнул:
– Стоянка! Можно сбегать за кипятком!
Тут же все кинулись, кто куда. Кто за кипятком, кто за папиросами. Я тоже выбежала вместе со всеми с одной мыслью, а вдруг удастся раздобыть кружку молока для маленькой, которая всю ночь вскрикивала и плакала, хотя я понимала, что это уж полная глупость. Ну разве может быть здесь молоко!? Тут показались торговки пирожками, вареным картофелем и солеными огурцами. Их сразу же обступили, а меня волной откинуло назад. И все же мне удалось каким-то чудом достать немного еды. Это был наш первый завтрак без папы, в нагруженном чужими людьми вагоне, в атмосфере тревожного безмолвия и немых вопросов, которые сквозили в людских взглядах, но никто не произносил их вслух и-за понимания того, что ответа на них все равно нет ни у кого. Сквозила лишь одна надежда на то, что это временно и главное сейчас – это спастись как можно скорее от бомбежек, а потом наши пограничники всех погонят обратно восвояси. Никто тогда не мог поверить, что началась самая настоящая война со всей ее разрушительной силой и философией. Мы не могли знать, что гитлеровцы нанесли нам внезапный удар и именно этим хотели парализовать наши ответные действия, а также планировали в считанные часы захватить наш город Рава-Русская. Мы также тогда не знали, что осуществление их коварных замыслов сильно затормозилось мужественным сопротивлением бойцов нашей пограничной заставы, которые встретили фашистов пулеметным огнем и отважными боевыми действиями. Именно благодаря мужеству наших бойцов, которые всеми силами удерживали врага, мы смогли добраться до станции, где нас ждал поезд. Что касается меня, то я вовсе была лишена способности мыслить трезво. Мне казалось, что я была роботом, который механически делает какие-то движения и ждет определенных команд.
Поезд торопился вглубь России. К вечеру стало известно, что можно будет с пересадками добраться до Воронежской области. И тут я вдруг вспоминаю, как муж мне говорил:

– Помни, дорогая, мы живем на границе. Всякое может случиться?
– А что может случиться?
– Например, какая-нибудь диверсия.
– Какая диверсия? – спрашивала я.
– Да мало ли? Надумают враги перейти границу. Мы их, конечно, тут же отбросим назад и все вычистим. Но ты всегда должна быть начеку. И если случится бежать, то бежать нужно к моей родне в Воронежскую область.
– Именно к ним нам и нужно добираться – осенило меня. Невольно вспомнились родственники мужа. Его брат с сыном были у нас в гостях, правда за дальностью расстояния мы не могли видеться и поддерживать более близкие отношения, к тому же муж был всегда на службе. Но, как бы там ни было, сейчас это единственное, что может послужить нам спасением.
– А ты думаешь, они нас примут?– спросил Дорик, всегда тонко чувствующий мои сомнения и тревоги. – Нас ведь много, пятеро с учетом троих детей. Себя он, конечно, ребенком не считал никогда, даже когда был совсем маленьким.
– Но у нас нет другого выхода, сынок. И потом, папа любит своих братьев и сестер, всегда им помогал, а сейчас такая тревожная ситуация, конечно примут.
Место, куда мы с детьми добрались с пересадками и большими трудностями, было настоящей русской деревней со своей красотой в ее простоте, с двумя речушками, образующими в итоге одну красивую речку, окруженную оврагами, за которыми простиралось большое ржаное поле. Дома были разными, одни довольно большие, другие поменьше, но построенными при этом на один манер. Все имели русскую печь, одну большую комнату и сенца. Жили бедно. В рационе питания в основном картофель, пшено и свекла. Варили кулеш и пекли ржаные лепешки. Кое-где на подворье бегали две- три курицы, а уж если у кого была корова, да еще и с теленком, то это считалось несметным богатством. Но все равно здесь пока еще царили мирная жизнь и деревенский труд, который и кормил всех жителей в округе. От голода и усталости мы еле передвигались, а поле, по которому мы так долго и мучительно шли, казалось нескончаемым. Но вот, незаметно для себя, мы, наконец, вышли на проселочную дорогу. Тут нас заметили местные жители и с любопытством останавливались, пытаясь понять, кто эта молодая девушка с детьми, старшая сестра им, что ли и к кому они направляются?

– Не подскажете, где живут Присекины? – спросила я у бойкого паренька,
вид которого говорил, что он явно из здешних мест.
– А вы кто им будете? – откликнулся он. Помню, как я растерялась, не зная, как лучше объяснить ему, кто мы такие, чтобы он понял, и почему мы здесь оказались.
– Я жена Присекина Ефима Никитовича, а это его дети. Война началась, и нас эвакуировали – Но я напрасно волновалась. Мои слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Во-первых, потому что гости здесь очень редки, а во-вторых, моего мужа здесь все знали, как человека очень достойного, офицера и гордость всей деревни. Тут же возле нас собралась кучка людей, и кто-то уже побежал доложить о нашем прибытии. Спустя некоторое время, мы сидели в большой избе в окружении родственников моего мужа, которые тут же собрались, как по мановению волшебной палочки и которым мы горестно поведали о том, какая беда случилось со всеми нами и как мы воочию встретились с войной с первых ее минут. Нам отвели небольшую комнату в пристройке. Все было непривычно, незнакомо и очень тоскливо, но надо было обустраивать наше новое жилище, принести воды, все помыть и набить мешки сеном, чтобы положить их на деревянный сундук и широкие лавки, которые были местом для сна. Я и старшие дети принялись за работу, которая немного отвлекла нас от грустных мыслей, а первый летний месяц с его разнотравием и ароматами согревал теплом наши души. Маленькая Аллочка и Эрик прыгали на лужайке, Тамарочка помогала по дому, а Дорик тут же смастерил удочку и пошел проверять местную речку на возможность поймать рыбку к обеду и, как всегда, вернулся с маленьким уловом. Запах и вкус свежего супа с маленькой речной рыбкой заставил нас на время забыть о наших горестях. Казалось, что жизнь потихоньку налаживается, а скоро и вовсе станет прежней и счастливой. Часто забегала племянница мужа, девочка пяти лет и вместе с Эриком и Аллочкой весело играли. Иногда к ним присоединялась и старшая Тамарочка, гуляла с ними в поле и плела им венки из одуванчиков. А однажды она принесла мне большой букет полевых цветов, которые долго и красиво стояли в глиняном горшке в нашей небольшой комнатке. Почему-то мне запомнился и тот букет, и восторженный взгляд дочери, который словно говорил: «Как раньше, у нас в Рава-Русской!». У меня оставалось еще немного денег, и я ходила в соседнее село за продуктами. Когда удавалось что-то купить, я убеждала детей, что все будет хорошо и что эти наши беды скоро закончатся. Совсем скоро приедет наш папа, заберет нас, и мы снова заживем все вместе в нашем большом гостеприимном доме. А сама долгими ночами лежала без сна, устремляясь мыслями к своему мужу. Где ты, мой родной, где? Ты меня просил спасаться и беречь детей, а сам? Сумеешь ли ты в горниле этой ужасной войны сберечь себя для нас и что мы без тебя? Мысли эти наполняли душу постоянной тревогой. Я обещаю тебе, мой дорогой, выжить и сохранить семью и выполнить все то, что ты говорил мне на рассвете 22-го июня так настойчиво и так тревожно. Я буду работать, и мы не пропадем. А самое главное, что мы нашли крышу над головой и находимся у близких тебе людей, которые не выгонят нас и не бросят на произвол судьбы. Как же я заблуждалась тогда! Я была очень далека от мысли, что все обернется совсем не так, как я себе представляла.

Лето пролетело очень быстро. С фронта приходили тревожные вести. Враг стремительно продвигался вглубь страны. Наши боевые части, несмотря на мужественное сопротивление, отступали. Осенью 1941-го года фронт подходил к Липецку, и 21-го ноября немцы вошли в город.

Где-то на излете сентября к нам зашел брат мужа Федор.
– Послушай, невестка, фронт приближается, немцы со дня на день возьмут город, а мы тут совсем рядом. Твой муж и мой брат боевой командир, офицер и коммунист, предатели найдутся сразу и об этом доложат. Тебе нельзя здесь больше оставаться. Я слышал, что на днях будет формироваться поезд в Сибирь и вывозить людей. Ты должна ехать с этим поездом, иначе и сама погибнешь, и нас всех подведешь.
Это прозвучало, как удар. Я никак не могла представить в своих мыслях то, что нам с детьми нужно снова бежать и не просто бежать, а ехать в далекие и неизвестные нам края. Вся моя жизнь, включая и мое детство, прошли в самой западной части нашей страны. А родилась я в Умани. Дом наш стоял на улице, ведущей прямо к парку
«Софиевка» – чудесное историческое место, где я и выросла, пока муж не увидел меня и не увез в свою часть. Мы переезжали с одного места его службы на другое, но каждый раз это было на моей дорогой сердцу малой родине, где все: обычаи, традиции, даже воздух – хорошо знакомы. Но я ничего не знаю о Сибири, что я там буду делать? И к тому же у нас нет ничего из одежды, так как мы бежали из дома, в чем есть, успев собрать лишь документы? И, наконец, на что жить? То, что передал мне муж, ушло на наши переезды и скромное проживание здесь.
– За это не беспокойся, – успокаивал меня брат мужа. Вывозить людей будут бесплатно.
– Да разве только это? Куда же я поеду с четырьмя детьми, как мы будем жить на чужбине, кто даст нам крышу над головой? – хотелось крикнуть ему изо всех сил. Но все мои вопросы так и замерли на устах, я снова словно онемела. О! что ты наделала, проклятая война, за что нашим людям такие испытания!
– И когда же этот поезд? – только и спросила я.
– Говорят, завтра после полудня. Я до края деревни вас провожу, а дальше уж сами, не будем светиться, опасно, – сказал Федор. Ближе к вечеру я собрала детей.
– Вот что, мои дорогие, нам снова нужно уезжать. Враг может быть здесь очень скоро, и мы не должны подводить всю папину родню. Мы должны научиться скрывать, кто на самом деле наш папа. Никому и никогда не говорите, что ваш папа офицер, а если вдруг спросят, то скажите, что он простой солдат, которого призвали на войну повесткой, как и всех.
– Мамочка, а куда же мы поедем? – спросил Дорик серьезно и тут же добавил,
– Да какая разница! Не волнуйся, мама, я твое надежное плечо, куда бы мы не поехали. Я всегда буду рядом и буду помогать тебе во всем.
В ответ я только и смогла прижать к себе его головушку с непослушными вихрами. И вновь, как только прошел первый шок от услышанного, я начала складывать в мешочек все наши съестные припасы и бегать по деревне в надежде найти все, что только можно из продуктов, а вечером из оставшейся ржаной муки напекла лепешек. Дети притихли, даже Эрик с Аллочкой сидели тихо и перебирали то, что называли своими игрушками. И вновь бессонная ночь в тяжелых раздумьях, даже не знаю, какая по счету. Куда, куда же на этот раз занесет нас война?
Утром наш маленький отряд, если можно так сказать, двинулся в путь. Небо было пасмурным. – Только бы не пошел дождь, – беспокоилась я. Брат мужа проводил нас до околицы, помогая нести два небольших узла – весь мой нехитрый багажи, и, махнув рукой на прощанье, быстрым шагом повернул назад. А мы, подгоняемые ветром, двинулись вперед до ближайшего населенного пункта, где можно было бы хоть на чем-нибудь добраться до станции. Лишь к полудню, передвигаясь на перекладных, мы, наконец, попали к месту назначения. Казалось бы, что можно немножко вздохнуть, но то, что я там увидела, трудно передать словами. Толпы людей штурмовали в полном смысле этого слова поезд, который стоял на первом пути. Пожилые и молодые, старики и дети, сбивая друг друга с ног, спотыкаясь и падая, с котомками, мешками, чемоданами, – все бежали скорее к ближайшему вагону, желая всеми силами проникнуть внутрь, а кому не удавалось, бежали к следующему. Самые смелые, подсаживая друг друга, лезли на крыши вагонов, а те, кому позволяли габариты, протискивались в окна, подтягивая остальных. Крики, ругань, детский плач слились воедино, оглушая округу. Вся платформа представляла собой огромный поток бегущих людей, которые подобно волнам, разбивались о ступеньки вагонов и всеми силами старались по ним забраться внутрь. Кто-то крикнул: «Да не толпитесь же! Там за этим стоит еще один состав!».
– А куда идут эти поезда? – спрашиваю у бегущего рядом солдатика.
– Говорят, что этот в Сибирь, а тот, который за ним, вроде на юг.
«На юг»,– словно эхом пронеслось в голове. Мне с детьми нужно только на юг, вслух подумала я.
– Гражданочка, вы не успеете, слишком далеко бежать,
чтобы обогнуть поезд,
да еще в такой давке, да еще с детьми!
– Господи, а что же мне делать? Не лезть же под поезд!
– Как хотите, – на ходу бросил он и помчался дальше.
Я попыталась бежать за ним, но получалось слишком медленно. Расплакался ребенок. Я остановилась, озираясь по сторонам, и тут же кто-то сбил меня с ног с криком – Чего встала на дороге!? – Я в растерянности попятилась, не зная, что делать. Я уже поняла, что до второго состава мне не добраться таким образом. Меня охватил ужас. – Я не должна здесь оставаться, здесь мы погибнем, – только и сверлила меня эта мысль. И вдруг я вижу, как прямо передо мной какой-то паренек полез под поезд. Проводив его взглядом, я обхватила детей, сбиваемых с ног бегущей толпой.
– Дорик, миленький, – обращаясь к старшему сыну, взмолилась я, не в состоянии думать о чем-либо вообще.
– Быстро полезай за этим пареньком, видишь, как он низко наклонил голову?!
– Делай, как он, а когда переберешься на другую платформу, возьмешь маленькую из моих рук.
Сын тут же, опустившись на колени, полез под поездом. Сердце мое колотилось так, что останавливалось дыхание.
– Давай малышку! – крикнул он, когда очутился на другой платформе. Я, нагнувшись до самой земли вместе с ребенком, деревянными руками просунула ее под поезд, как можно дальше. Девочка кричала, не умолкая.

– Готово, мамочка! – крикнул Дорик, перехватывая ребенка и вытаскивая его из-под поезда.
– Тамара, Эрик, согнитесь пониже! – Схватив их за руки и сгибаясь до земли, мы полезли под поездом. На какое-то мгновение все померкло в глазах. Очутившись на платформе, я еле поднялась с колен, чтобы успокоить кричащего ребенка. Обняв своих детей, живых и невредимых и чуть не плача от счастья, я посмотрела вокруг, и ужас вновь охватил меня – здесь точно такая же картина. Тут раздался паровозный гудок, оповещая всю эту толпу людей, что поезд с минуты на минуту будет отправляться. Не помня себя от страха опоздать на этот поезд, мы помчались к ближайшему вагону.

– Скорее, скорее, мои родные!
– Дорик, ты первый! Тамарочка и Эрик, давайте за ним, не отставайте,
а я с маленькой за вами!
Подбежав к вагону, у которого толпилась кучка солдат, мы остановились и встали за ними. Молодые ребята быстро взобрались по ступенькам вагона и растворились в тамбуре, я кинулась следом. И тут какой-то тучный мужик с длинными усами, вдруг преградил мне путь и замахал руками. – Куда, куда, мамаша! Здесь и так уже мест нет! Полный перебор! Да еще с детьми!
«С детьми…», эхом отозвалось в груди и тут вдруг вспоминаю нашего первого попутчика, пожилого дедушку, который утешал меня в моих горьких слезах и говорил: «У вас же дети! Вы должны быть сильной!».
– Ах, нет мест! И ты хочешь оставить здесь этих детей! – воскликнула я и, вскочив на ступеньку вагона, схватила его за длинные усы и изо всех сил потянула вниз. По-моему тогда никто не понял, что произошло, да только мужик этот стал вдруг подсаживать нас на ступеньки вагона, приговаривая «скорее, скорее!». Как только мы очутились в тамбуре вагона, раздался гудок, и поезд тронулся. Состояние мое в те минуты передать невозможно. Я даже не могу вспомнить, как мы тогда разместились, скорее всего, потеснились солдатики, кое- кто видно взобрался на самую верхнюю полку, освободив для нас несколько мест, на которые мы и рухнули, лишившись в процессе этой осады всех сил. Когда поезд тронулся и застучали колеса, наша малышка, наплакавшись, уснула, а я говорила остальным детям, какие они у меня молодцы и, если бы не их отвага, мы не успели бы на этот поезд. Я обнимала и целовала их, пряча свои слезы, и старалась улыбаться. Ибо, как нехорошо было бы расплакаться перед ними, помня о том, как мужественно они пережили эту жуткую осаду. Спустя несколько часов, я узнала, что поезд этот направляется в среднюю Азию.
Как прошла эта дорога, сказать – не рассказать. Долго, мучительно и голодно. Продукты, собранные дома, быстро закончились, деньги закончились еще раньше. Утомляла бесконечность этого движения, стук колес, духота, а самое главное полное неведение того, куда мы едем конкретно. Средняя Азия большая и представлялась мне огромным котлом, в котором тушится баранина с рисом, а вокруг сидят беи в атласных халатах и тюбетейках. Где-то в глубине души я понимала, что это отдельный мир с его культурой, традициями и обычаями. Но тогда мне, почти европейке, из известного и уважаемого рода Балицких, прожившей почти 30 лет в западной части нашей родины, жене офицера, привыкшей к определенному образу жизни, казалось, что мы направляемся именно в этот огромный, кипящий котел. К тому же заметно поменялся климат в сторону потепления, и от духоты некуда было деться. Постепенно нас все больше одолевал голод. Что может быть страшнее для матери с детьми на руках? В голове крутилась только одна мысль, чем накормить детей. О том, что у меня самой от голода сосало под ложечкой, я даже не обращала внимания. Неожиданно поезд стал замедлять ход, и все увидели на полустанке небольшой рынок. Продают что-то съестное, хлеб, домашнюю стряпню и прочее. Однако не на что было купить хоть что-нибудь. С больными глазами я всматривалась в окно, силясь понять, на что бы мне приобрести хоть немного хлеба. Хорошо бы на что-то обменять. Но на что? Как бы мне пригодились сейчас мои украшения, подаренные когда-то мужем с такой любовью и которые украла наша помощница по дому в ночь перед началом войны. Моя младшая дочь постоянно плачет. Поднимаю ее на руки, чтобы она тоже могла посмотреть в окошко и вдруг, словно впервые, вижу, какое красивое на ней китайское платьице, василькового цвета, с яркой красной аппликацией. В этом платьице она была словно кукла, и весь вагон ею любовался. Ехавший с нами один из солдатиков все твердил, что она напоминает ему его сестренку, брал ее на руки и носил по вагонам, а она напевала строки из известной тогда песни:
Спит деревушка, где-то старушка, Ждет не дождется сынка,
Сердцу не спится, старые спицы Тихо дрожат в руках.
Утречком ранним, гостем нежданным Сын твой вернется домой,
Валенки снимет, крепко обнимет Сядет за стол с тобой…

Никто из попутчиков не мог оставаться равнодушными, видя, как поет эта маленькая девочка на своем детском языке, да еще в таком нарядном платьице, как будто бы и нет войны, и давали ей что-нибудь, то яблочко, то сухарик, а иногда и кусочек сахара.

Не раздумывая долго, я сняла с нее это платье и выбежала из вагона, неся платье в руках, как несут знамя. Тут же торговки обступили меня.
– Что вы хотите за него?
– Буханку вот этого круглого хлеба – быстро выпалила я!
– Торговка взяла платье, рассматривая невиданную по тем временам вещь. Затем сунула мне в руки хлеб и продолжала любоваться приобретением. Я машинально бросила жалкий взгляд на дивное платьице своей дочери и вдруг, о, ужас, заметила на нем небольшую дырочку. Изо всех ног я бросилась к вагону, кажется, что взлетела по этим довольно высоким и неудобным ступенькам. Страх от того, что у меня из-за этой дырочки могут отнять хлеб, аромат которого уже будоражил все естество и был для всех нас спасением на какое-то время, управлял мной так сильно, что я мгновенно разломила буханку хлеба на кусочки и тут же раздала детям.
– Ешьте скорее!
– А ты, мамочка? – сразу воскликнули мои старшие, Дорик и Тамара.
– Ешьте, ешьте, не волнуйтесь, я позже поем.
Тут раздался паровозный гудок, и поезд тронулся с места, постукивая колесами, и этот стук вдруг показался мне звуками музыки. Сердце мое радостно забилось. Получилось! Я выиграла эту битву с голодом, пусть хотя бы на время! А когда солдатики принесли еще и котелок с кипятком, я почувствовала себя почти счастливой. Как удивительно! Как много оттенков у счастья! Дети поели и незаметно уснули, а я, откусывая по чуть-чуть пахнущий самой жизнью хлеб и запивая его кипятком, все думала о том, как я все это смогла осуществить. Наверное, я становлюсь очень взрослой, чтобы не сказать старею, да только имеет ли сейчас какое-то значение мой возраст? Совсем никакого.
Долго ли коротко ли мы ехали, но вот объявили, что поезд прибывает в Самарканд. Было довольно рано, но солнце уже поднималось, обещая жаркий день. Вместе со всеми мы вышли из вагона на привокзальную площадь и увидели большое скопление людей. Стало страшно. Люди сидели прямо на площади, то есть на земле и по всему было видно, что сидят они здесь довольно долго, может сутки, может двое. Продвигаясь потихоньку между ними, мы примостились, увидев небольшое свободное местечко. Совсем другой, незнакомый мир! Озираюсь по сторонам и прислушиваюсь, что говорят. Оказывается, в Самарканд эвакуируют многие организации, предприятия и отдельных граждан. Организации забирают и расселяют довольно быстро, а вот отдельным гражданам, как повезет. С детьми берут неохотно и всячески стараются их обходить. Что это за город и как происходит процедура распределения граждан, я не представляла, но уже почувствовала, что мне с детьми устроиться будет непросто. День только начинался, но солнце уже палило нещадно, а у нас не было ничего, чем можно было бы прикрыть голову. Кто-то сказал, что скоро поедут разбирать людей. Одинокая женщина, сидящая недалеко от нас, вдруг сказала, что у меня нет никаких шансов с таким количеством детей. Мысли мои снова пошли ходуном, как же мне быть? Что же мы будем делать на площади всю ночь, выдержат ли дети? Воды совсем мало, жара, хочется кушать и пить, а вокруг все чужое. Вдруг, я заметила бричку, на которой едет весьма внушительный узбек и внимательно смотрит по сторонам. Я начала активно махать руками, даже не понимая толком, что делаю, словно это был кто-то другой. Заметив мои бурные сигналы, узбек подъехал к нам, пристально всех разглядывая, затем молвил:
– Здравствуй, сестра!
– Это все твои дети?
– Нет, моих только двое, а двое других – дети моей сестры – воскликнула я, даже не понимая, что говорю, видно по велению свыше.
– Я беру только двоих. Если хочешь, можешь забираться в бричку.
Я подхожу к детям и тихо им говорю: «Со мной сейчас поедут Эрик и малышка, а вы, Дорик и Тамара, остаетесь здесь ждать меня. Как только мы разместимся, я за вами приду. Только никуда не отходите от этого места, слышите меня? Никуда, ни на шаг! Иначе я вас не найду!». Что мною двигало тогда, я и сейчас понять не могу. Но ночевать с детьми на площади под открытым небом в чужой совершенно местности было для меня еще более страшным. Дети заверили меня, что будут на месте и будут очень терпеливо ждать меня. Я с младшими забралась в бричку, и мы поехали. Ехали мы по какой-то самаркандской улице вдоль длинных глинобитных заборов с журчащими арыками и зарослями верблюжьих колючек. Домов за этими заборами видно не было. Мне казалось, что ехали мы очень долго, пока, наконец, не остановились у ворот, над которым куполом возвышалась живая зеленая крыша. Хозяин показал нам наше жилище. Это была небольшая пристройка-мазанка с глиняным полом и маленьким оконцем. Внутри у порога была расстелена узкая дорожка-циновка, а чуть поодаль на полу лежал небольшой матрас. В углу стоял табурет и маленький, сбитый из досок столик. В этой убогой комнатке мне предстояло жить с детьми неизвестно сколько времени! Я даже боялась об этом подумать, так как времени на отчаяние не было ни минуты, нужно было бежать за детьми, которых я оставила на площади и не просто бежать, а успеть до темноты. Пока ехали в это новое пристанище, малышка уснула. Я вынула из узелка свою маленькую простынку, постелила ее на матрас и тихонько положила ребенка. Под головку положила сам узелок. Эрик стоял рядом и готов был расплакаться от всего увиденного. Я же, улыбаясь дрожащими губами, ему говорила:

– Эринька, сынок, прошу тебя, покарауль Аллочку! Если проснется, дай ей кусочек сахара, а я должна бежать за Дориком и Тамарой. Они там, бедненькие, ждут меня, совсем одни в чужом городе. Ты ведь у меня уже взрослый! А когда мы соберемся все вместе, нам будет весело и радостно. – Заручившись поддержкой Эрика, я тихонько вышла из комнаты за ворота. К счастью, во дворе никого не было. Оказавшись на улице, я внимательно ее осмотрела, чтобы не заблудиться, и пошла в том направлении, откуда нас привезла бричка. Сначала шла, потом побежала, подгоняемая мыслями о детях, потом снова шла. Гора сомнений мучила меня до изнеможения. Правильно ли я поступила, обманув узбека по поводу двух детей, якобы не моих, а моей сестры? И что будет, когда он узнает правду? Улица, по которой я шла, все тянулась и тянулась, и казалось, ей не будет ни конца, ни края. Но вот показались уже немного знакомые очертания привокзальной площади, и я бросилась вперед. Дети сразу увидели меня и бросились навстречу. Тамарочка заплакала:

– Мы так боялись, мамочка, что ты к нам не придешь!
– Да что вы, родные мои, такого не может быть никогда! Как вы могли такое подумать?! Идемте скорее, у нас есть крыша над головой, и там нас ждут Эрик с Аллочкой.– Взявшись за руки, мы пошли быстрым шагом по уже знакомой мне улице, и дорога назад показалась мне немного короче. Поравнявшись с домом, я тихонько толкнула калитку, и тут же навстречу нам вышел хозяин в тюбетейке и большом цветном халате.

– Кого это вы еще сюда ведете?
– Это дети моей сестры, я вам говорила там, на площади, помните?
– И что? Они будут тоже жить здесь?
– Пока будут, не могу же я детей оставить одних, без присмотра.
– А где ваша сестра?
– Она должна приехать вслед за нами. Мы растерялись в сутолоке на одной из станций, вы ведь видите, какое
скопление людей!
Хозяин дома пристально посмотрел на меня, на детей, потом молвил,
– Ладно, проходите, только я не люблю шум и беспорядок.
Молча, кивнув ему головой, мы тихонько вошли в наше жилище. Я никогда не забуду то зрелище, которое нам открылось! В полутемной комнатушке в углу на матрасе спала девочка трех лет, рядом с ней сидел мальчик постарше и, обхватив руками свои колени, тихонько всхлипывал. Увидев нас, он бросился в наши объятия. Так, обнявшись, мы простояли несколько минут, согретые радостью от того, что снова все вместе. Не помню, сколько мы так стояли, как вдруг дверь отворилась, и показался хозяин. Молча, положив у входа еще один небольшой матрас, а сверх него что-то вроде одеяла, он окинул нас хмурым взглядом и вышел. Дети сильно приуныли.
– Как же мы будем здесь жить, мамочка? – чуть не плача, говорила Томочка.
– Здесь ничего нет, так темно и тесно и даже сесть не на что, и спать негде. А когда мы вернемся в наш большой и любимый дом? Там у меня осталось все: мои книжки, тетрадки, мои вещи и моя красивая кровать с розовым одеялом.
– А, правда, мама, когда мы вернемся, хоть примерно? – по-взрослому серьезно спросил Дорик.
– Дорогие мои, сейчас нам нужно подумать, как расположиться на ночлег. Нужно всем как следует отдохнуть после такого тяжелого и длительного переезда. И еще хочу сказать, что нам очень повезло. Вот смотрите, мы ведь не остались на площади под открытым небом, у нас есть, пусть крохотное, но жилище, есть, где переночевать. А утро вечера мудренее. Завтра я все узнаю, и мы определимся, что нам делать дальше и где мы будем жить. Самое главное, что мы все вместе.
Мы кое-как улеглись на ночлег. Дети, один за другим стали засыпать под мой тихий разговор о том, как удачно у нас все получилось. Ну а я, как обычно, прокручивала в своей голове весь минувший день, а главное, день следующий. Как сложится наша жизнь здесь, как раздобыть пропитание и найти хоть какую-нибудь работу, чтобы не умереть с голоду. Я понимала, что время военное и найти работу будет нелегко. Но ведь отец моих детей воюет и нам ведь положено что- то в отсутствие кормильца. Должна же быть какая-то помощь, ну конечно должна и начинать нужно с военкомата. Эта мысль немного успокоила меня, и я твердо решила с завтрашнего утра разыскать военкомат и узнать, что к чему. Только бы хозяин не выставил нас на улицу.
Наступившее утро обогрело лучами восходящего солнца, и день обещал быть жарким. Дети все еще спали, а я тихонько вышла за порог и осмотрелась. У нашего хозяина был довольно большой двор, посередине которого росла огромная раскидистая груша. Собственно, эта груша условно отделяла нашу часть двора от двора хозяина. Плоды ее утяжеляли ветви и были настолько аппетитными, что невольно потянулась рука. Я на минуту забыла обо всем и поднялась на цыпочки, чтобы сорвать этот притягательный, отливающий янтарем в лучах утреннего солнца плод, и тут же ужаснулась. Боже мой! Что я делаю! Мы ведь не дома, здесь все чужое, не только эта груша, но и дом, и весь город, и эта незнакомая нам область нашей большой страны. А дети? Они ведь дети и сразу подбегут к этой груше, чтобы полакомиться. Бедные мои, как я им объясню, что нельзя этого делать?
Но пока они спят, необходимо найти военкомат, и я вышла за ворота.
Я шла по немножко уже знакомой улице, только в сторону центра, как мне подсказал встретившийся поутру узбек. Однако улочки города были кривыми и запутанными с одинаковыми глинобитными заборами, и найти в них отличия поначалу было очень сложно. А я торопилась, так как боялась надолго оставить детей одних. Город проснулся и начинал свою жизнь. На пути мне попался базар, состояние которого мне показалось убогим и примитивным и, как я услышала, положение с пропитанием еще хуже. Повсюду слышалось, что резко подорожали продукты, и что среди населения все чаще имело место недоедание. В городе было много беженцев разных национальностей и много детей, потерявших своих родителей в самом начале войны. И, не смотря, на то, что большинство местных жителей хорошо относились к беженцам, количество последних увеличивалось с каждым днем. Прибывали организованные эшелоны с детьми, но помимо этого имел место и стихийный поток детей. Я попыталась заговорить о работе, хоть какой-нибудь, но поняла, что это бесполезно. В военкомате, куда я, наконец, добралась и объяснила ситуацию, мне сказали, что на детей положен паек, но только на детей и что я могу послать запрос о розыске моего мужа. Я заполнила регистрационную карточку для эвакуированных и написала запрос:
«Москва, Кремль, Сталину». Внимательно проверила и отправила. Пока писала, столько мыслей теснилось в голове. «Где ты сейчас, мой муж дорогой, на каких фронтах воюешь? Пусть сохранит тебя моя любовь и любовь детей наших!». С очень тяжелым чувством я повернула обратно. Что же мне сказать детям, особенно моим старшим, они так ждут от меня новостей? На обратном пути я заблудилась, свернула второпях не на ту улицу и поняла, что забрела в незнакомое место. У ног струился арык. Ситуацию неожиданно спасла женщина, полоскавшая у арыка белье. Мы разговорились. Она русская и тоже эвакуирована из прифронтовой полосы месяцем ранее. У нее сын, мальчик пяти лет, и живут они в специально отстроенном бараке. Узнав, что у меня четверо детей, а самой маленькой всего три года, она всплеснула руками.
– А вам-то сколько?
– Мне тридцать, – ответила я, машинально приглаживая свою длинную косу.
– Да вы на вид просто девочка! – удивилась женщина. – Такая худенькая!
– Да я вот ищу работу.
– А какую работу?
– Да любую, лишь бы как-то прокормиться мне с детьми и выжить. Я хорошо помню взгляд этой женщины, долгий и проникновенный, я даже немного смутилась.
– А знаете что? Приходите завтра к одному месту. Я вам сейчас объясню, как добраться, и мы вместе пойдем в поле. Там, после уборки свеклы кое-что остается и можно немного набрать. Придете?
– Конечно, – не раздумывая, ответила я. Мы договорись и попрощались.
Дети меня поджидали, сидя у порога нашей пристройки. Как всегда, сердце мое сжалось при виде их. Обняв их, я не выдержала и расплакалась.
– Мамочка, ну что ты! Что случилось? Что? Что-нибудь с папой?
– Да что вы? Нет, нет! Просто жить мы будем здесь нелегко. В городе много эвакуированных людей и предприятий. С продуктами тяжело, работы нет. Но на вас я буду получать паек.
– Ну вот, видишь, мамочка, а ты волнуешься.
– Да, это хорошо, но этого нам не хватит. И вот еще что я хочу вам сказать.
Я обняла крепче детей и молвила.
– Послушайте меня внимательно, мои дорогие, и запомните. Во-первых, никогда ничего не просите, если увидите, что кто-то что-то ест, особенно, если это лакомство. Время тяжелое, и люди не могут поделиться, так как им самим есть нечего. Во-вторых, вы видите, какие во дворе хозяина плоды висят на дереве? Никогда не пытайтесь сорвать ни одной груши, иначе мы можем оказаться на улице. Это не наше! Пожалуйста, мои родные! Очень прошу вас! Надо пережить это трудное время достойно! И третье. Я вам уже говорила, но хочу повторить еще раз. Никому не рассказывайте, что папа ваш офицер, что он занимал такой ответственный пост, что он коммунист. Это опасно. Просто говорите, что папа простой солдат, которого призвали на войну, как и всех. Пообещайте мне, мои дорогие! Обещаете?
– Конечно, мама, даже не волнуйся – тут же ответили старшие дети. Эрик подхватил и повторил, а наша маленькая сидела у меня на руках и кивала своей головкой, что-то напевая.
Началась наша жизнь в эвакуации. Был конец сентября 1941 года.
Я получала паек на детей, но этого конечно не хватало.
Есть хотелось всегда, особенно тревожила малышка, которая часто жаловалась на животик.
Я ее спрашивала:
– Как у тебя болит животик?
– Вот так, вот так – показывала она, надавливая себя на живот. Ясно было, что детский живот хочет кушать и ее сосет голод. Дорик от своей порции оставлял ей на утро кусочек хлеба, чтобы она могла поесть до следующего пайка. А как-то раз дети мне сказали:
– Мамочка, где же те булочки с изюмом, которые ты нам давала к чаю и мазала их сливочным маслом, помнишь? Мы еще масло ложечкой счищали, а из любительской колбасы выковыривали сало и развешивали его по столу, помнишь? Ты тогда так ругала нас за это. Где же это все сейчас? Мы все съедим без остатка и крошечки подберем, ты даже и не заметишь.
– Да, мои дорогие, вот такой разной бывает жизнь. Но сейчас такая беда обрушилась на весь наш народ, всем очень тяжело. Поэтому, мы должны быть мужественными и терпеливыми. Очень скоро закончится война, и радость придет во все наши дома. Дети слушали меня и улыбались недоверчиво, совсем невеселой улыбкой. Я рано уходила в поле, собирала вместе с женщинами свеклу и запекала ее дома. Но однажды мне удалось раздобыть немного муки, а отыскивая оставшуюся свеклу в поле, я набрела на полянку со щавелем. И вдруг меня посетила мысль, испечь немного пирожков со свеклой и щавелем, и я решила попробовать. Моя задумка оказалась очень удачной. Дети, включая маленькую, с удовольствием ели мои пирожки, и я надумала немного их продать или обменять на муку. Так у нас появилась новая еда. Постепенно мы познакомились с семейством хозяина.
Его самого звали Улугбек, а его жену Гуля. Они не считали себя богачами, но на деле были ими, и запах узбекского плова, который они часто готовили, будоражил нас и не давал спокойно жить и спать. Я старалась изо всех сил, чтобы дети не голодали и совсем не обращала внимание на свое состояние. И тут случилось то, что в принципе и должно было случиться. Измученная тяжелым каждодневным трудом, жарой и постоянным недоеданием, я заболела. Я не знаю, что это была за болезнь, но только я лежала как пласт совсем без сил и без участия ко всему. Температура тела видно упала, и мне было очень холодно, не смотря на жару в округе.
Дети очень испугались, младшие всхлипывали, а старшие все твердили «мамочка, мамочка, что у тебя болит?». Не знаю, чем бы все закончилось, если бы не смелость нашего Дорика, который пошел к хозяйке и сказал, что я заболела и, мол, не могли бы они давать нам по кружке молока каждый день за любую работу, какая только есть в доме. Хозяйка плохо понимала русский язык, но войдя к нам в каморку и увидев меня, лежащую на полу и дрожащую от холода, видно сообразила, что к чему. Она принесла бульон, молоко и большую лепешку. Так как я не могла есть сама, меня кормили поочереди, сначала Дорик, потом Томочка, вернее не кормили, а вливали в меня по маленькой ложечке бульон, что я, впрочем, не очень хорошо помню. Как тяжело и страшно было детям! Но в эти минуты к ним видно пришла какая-то взрослая мудрость. Дорик не отходил от меня, а Томочка следила за младшими детьми и помогала с уборкой по дому нашей хозяйке, за что та наливала ей кружку молока. Сколько длилась эта моя болезнь, сейчас сказать трудно, но по воле небес я выжила, и ко мне постепенно возвращались силы. Голова моя светлела, и я горько плакала. Где ты, мой дорогой муж и спаситель? Жив ли ты, здоров ли?
А может у тебя уже другая семья? Не зря же говорят,
«кому война, а кому мать родна». Мысли эти пугали и усиливали безысходность положения, в которое мы попали. Где же черпать силы, чтобы выжить?! Однако, время шло, и я мало-помалу возвращалась в свое прежнее состояние. Я поняла, что мои пирожки с начинкой из свеклы и разных съедобных трав нравятся людям и их охотно разбирают, а значит, можно купить побольше муки и продуктов. Особенно мне хотелось купить детям немного фруктов. Это все означало, что свеклы приносить нужно больше, но она не лежала на поверхности, нужно было терпеливо отыскивать то, что осталось после плановой уборки, а значит дольше работать в поле и больше унести, что мне было совсем невмоготу. И тогда Дорик твердо заявил, что будет ходить со мной в поле, а Томочка будет присматривать за детьми и одновременно помогать хозяйке Гуле. Как же они повзрослели за время моей болезни, мои бедные дети! Но деваться некуда, так и решили.
Прошло немного времени, мы кое-как потихоньку справлялись с нашими делами, но тут новые заботы стали обуревать мою бедную голову. Дети, кроме маленькой должны ходить в школу. Но как они будут ходить в школу, ведь они практически раздеты, да и работают ли здесь школы в такое тяжелое военное время? Вместе с моей знакомой, которая стала по-настоящему моим другом, мы разведали ситуацию. Школы работали, но в очень тяжелых условиях. Учебный процесс был изменен и строился в соответствии с требованиями военного времени. Школьники и учителя часто работали в поле на сборе хлопчатника или собирали металлолом. Как правило, школы работали в две, а то и в три смены, не хватало школьного оборудования, учебников, письменных принадлежностей. Большинство учителей ушло на фронт, а классы были переполнены настолько, что детям негде было хоть как-то приткнуться. Попасть в школу, чтобы учиться так, как это было до войны, не было и речи. К тому же помощь Дорика по сбору свеклы была для меня бесценной, так как я была слишком истощена. И тогда моя вновь обретенная подруга, познакомившись с Дориком и пообщавшись с ним, вдруг произнесла.
– Идемте в школу! В любом случае нужно поговорить с учителями или директором, может и прояснится что- нибудь. – Мы пошли в школу и наудачу встретились с одним из учителей. Это был коренастый немолодой мужчина с пронзительными глазами. Он внимательно выслушал желание Дорика учиться и задал ему пару- тройку учебных вопросов. Выслушав ответы мальчика, он глубоко задумался, а потом произнес: «Но у вас сложное положение. Работать с утра в поле, а потом поздно вечером идти в школу (так как ко второй смене вы не успеете, а лишь к третьей) слишком тяжело для подростка, тем более, когда нет полноценного питания». Видя, как огорчился сын, он еще раз подумал и сказал:
«Но можно попробовать заниматься самостоятельно. Я буду давать тебе задание и время на его изучение и выполнение. Попробуем и, если получится, будешь учиться сам под моим руководством». Впервые за долгое время я увидела, как блеснули радостью глаза сына. Учитель еще раз внимательно посмотрел на него, потом на меня и вдруг спросил у сына: «А смог бы ты поучить русскому языку двух мальчиков из одной узбекской семьи? Они по разным причинам не ходят в школу и почти не понимают по-русски, но насколько я знаю, очень хотели бы этого. У них большой сад и за твою работу они могли бы давать тебе немного фруктов. А время для занятий ты можешь установить сам». Помню, как я растерялась от возложенной ответственности на сына, который всегда испытывал чувство голода. Где ему брать силы, чтобы заниматься не только самому, но еще и с другими детьми?! Ведь мы до жары идем в поле и приходим усталые. Я была против. Но Дорик, увидев книги, забыл обо всем. Получив из рук учителя Букварь с русским алфавитом для узбекских мальчиков и учебники для себя, мы вышли из школы. Сын просто ликовал!
– Не волнуйся, мама, я справлюсь, уж со своим заданием точно. А с другими детьми… ну посмотрим, что за дети и сможем ли мы найти общий язык. Ты главное не переживай.
Мы разыскали дом, где жили дети, с которыми сын должен был заниматься. Это была многодетная семья, двое мальчиков школьного возраста, остальные трое детей совсем маленькие. Старшие мальчики почти не понимали русского языка, и в школу они, конечно, ходить не могли, но и вести их в дом нашего хозяина тоже нельзя. Мы постояли в нерешительности, не зная, что делать дальше и как объясниться с родителями этих детей. Немного погодя, вышел хозяин дома в привычном уже для нашего глаза цветном атласном халате и тюбетейке. Он вполне сносно понимал по-русски, и мы, как могли, изложили ему суть вопроса и причину нашего визита. Он закивал головой и махнул рукой, дескать, занимайтесь, и подозвал мальчиков. Мы совсем не были готовы к такому повороту событий, но Дорик не растерялся. Усевшись под раскидистой айвой, которая росла тут же во дворе, он начал показывать ребятам буквы в букваре и проговаривал их вместе с ними. Так прошло минут сорок, подошел хозяин, и Дорик сказал ему, что он охотно будет заниматься с его мальчиками, только после обеда и примерно определил время. Мы попрощались и пошли домой, шатаясь от голода и никак не веря в те превращения, которые с нами произошли так неожиданно. А мои раздумья были бесконечны. Как это все будет происходить дальше? Ведь для того, чтобы вести занятия и учить других, надо самому быть сытым, а моим детям всегда хотелось есть, и они были почти раздеты. Но видя, как светятся глаза моего сына и как он воодушевлен, я промолчала.
– Я научу этих мальчиков произносить русский алфавит, и потихоньку будем учиться читать и писать.
– Мама, ты не беспокойся! Когда я показывал им картинки в Букваре, я даже забыл, что хочется есть! А мальчикам этим как интересно! Я выучу их, вот увидишь!
– Но как ты будешь все успевать, ведь утром нужно идти в поле за свеклой?
– Да я сильный, настоящая боевая единица!
Я только улыбнулась, глядя на худенького, небольшого росточка сына.
– А уж если мы не будем успевать, буду делать выходные дни, приспособимся, мамочка, не волнуйся!
И потекли наши трудовые будни.
Самарканд, куда занесла нас судьба, был далеко от передовой линии фронта и жил своим тихим восточным укладом, отстраненно и неторопливо. Но страшное слово
«война» ворвалось и в эту размеренную жизнь, и все изменилось. Все вокруг поняли, что это общая беда и общая угроза. Эта угроза сплотила проживающее Самарканде население: мужчин и женщин, стариков и детей. И хотя сюда, до глубокого тыла пока еще не дошли вести о жестоком разорении наших городов, о чудовищных преступлениях врага, все равно люди ощущали это горе своим шестым чувством и стремились оказать всяческую помощь фронту и населению. И даже в этой далекой стороне царила тревожная атмосфера, которая заставляла людей быть задумчивыми и немногословными. Но, когда и сюда дошла весть о разгроме гитлеровских полчищ под Москвой в декабре 1941-го года, жизнь приобрела вдруг иной оттенок. На местных базарах все чаще можно было увидеть, как женщины продавали круглые поджаристые лепешки и при этом, что-то улыбаясь, говорили. Эти лепешки были хрустящие, горячие, посыпанные какими-то зернышками, на вид вкуснейшие и в то же время недоступные. И лишь аромат, исходящий от них, давал представление о том, какое вкусовое наслаждение они таили в себе. На этих базарах также можно было увидеть маленьких серых осликов, цокающих своими копытцами и сидящих на них важных и сытых узбеков. Они ехали, довольные собой и жизнью в целом. Все это под палящим в темно-синем небе солнцем навевало порой чувство, что нет войны, а если есть, то очень скоро она закончится нашей победой, ибо не мы ее начали, так внезапно и жестоко, и возмездие обязательно придет.

Мы все трудились. Я, как всегда, в поле и у печи, а также бежала на ближайший базар, чтобы успеть продать пирожки. Дорик после работы со мной в поле, бежал к узбекским мальчикам заниматься и брал с собой Эрика. Тамарочка помогала по хозяйству Гуле, и даже наша маленькая Аллочка была при деле и должна была качать хозяйского малыша Фархада, который целыми днями кричал в своей люльке. Как только она от него отходила, малыш вновь начинал кричать.
– Аллочка, покачай Фархад! – тут же подзывала ее хозяйка. Дочь снова до устали принималась качать люльку, но малыш не унимался и кричал так, что она сама начинала плакать. Тогда я брала ее на руки, давала кусочек сахара и пела. Пела о том, как буйно цвела черемуха под окном нашего дома и как она украшала нашу такую счастливую, полную любви и радостей жизнь.
– А когда она снова зацветет? – спрашивала дочка.
– Очень скоро – отвечала я
– И тогда наш папа приедет?
– Обязательно приедет.
– Томочка, Томочка! Наш папа приедет, когда зацветет черемуха! – кричала малышка на весь двор. И все понимающая уже Тамарочка тихо улыбалась ей сквозь слезы.
Я без конца посылала в Москву прошения разыскать моего мужа и сообщить ему о местонахождении его семьи. Но каждый раз приходил ответ: «На ваш запрос посланы розыски». Я дрожащей рукой вскрывала конверт и, задыхаясь от страха прочитать там что-то непоправимое, облегченно вздыхала. Значит, жив! Но как, как и когда он нас найдет и сколько нам еще жить в разлуке, так тяжело и горько. На эти вопросы ответа не было.

Однажды произошел случай, который еще крепче сплотил нас всех. Я и Дорик по обыкновению ушли рано в поле. Девочки возились во дворе, а Эрик, разместившись под грушей, рассматривал одну из книг, выданных старшему сыну. В это время прошел мимо хозяин дома в своем необъятном халате. Он конечно уже понял, что Дорик и Тамара мои дети, а не дети моей сестры, но видя, как мы стараемся аккуратно жить и не доставлять ему хлопот, кажется, успокоился, однако, следил за всеми своими владениями очень внимательно. Итак, хозяин прошел через двор и вышел из ворот. В это время две большие груши упали прямо на подстилку, где сидел Эрик. Мальчик поднял эти груши, посмотрел на них со всех сторон и аккуратно откатил их подальше от себя. Девочки внимательно проследили за этими янтарными грушами, но не произнесли ни слова и стояли как вкопанные. В это время хозяин вернулся по какой-то причине, но прежде, чем войти во двор, решил узнать, что творится в его королевстве и посмотрел в щелку ворот. Увидев эту картину, он потоптался на месте, а потом, войдя во двор, воскликнул:

– Эрик, зачем отложил груши?
Мальчик, вскинув на него свои большие карие глаза, тихо сказал,
– Это не наше.
– Ну что ты, Эрик, кушай! Вон сколько груш на дереве!
– Нет, спасибо! Нам мама купит – сказал Эрик и вновь принялся за книгу, а девочки скрылись в комнате.
Как только мы вернулись с поля, дети обступили нас и рассказали о случае.
– Эринька, ты большой молодец, умница ты наша! Я действительно сегодня пойду продавать пирожки и куплю вам самых красивых груш или обменяю, как повезет.
Сердце мое при этом вновь и вновь сжималось от боли. Только бы выдержать, только бы не подвело здоровье!
Время шло. Мы понемногу привыкли к нашей такой непростой жизни в чужой стороне, и каждый из нас был занят своим делом. Дорик успешно сдавал свои задания учителю к его немалому изумлению и добросовестно занимался с узбекскими мальчиками. Однажды принес домой большую ароматную айву и теплую еще лепешку. Это был его заработок, и как он радовался, что принес домой эти гостинцы! А я большими усилиями собрала немножко денег и обновила ту нехитрую одежду, которую носили дети. Ну а на себя средств конечно же не хватило, и я в очередной раз постирала и подкрахмалила свое единственное платье, а когда надела, то увидела, что оно болтается на мне, как на веревке. Впервые я посмотрела в осколочек зеркала, которое моя старшая дочь прикрепила на нашем маленьком окошке и которого я собственно и не замечала. Как же я похудела! Какая-то чужая, не то женщина, не то девочка, только коса все такая же длинная. Заплетя потуже косу и уложив ее пучком на затылке, я ушила свое платье.
Наступил май 1943-го года. Вести с фронта воодушевляли. После разгрома немецких войск под Сталинградом наша армия вела непрерывное наступление. Эти события находили горячий отклик в сердцах жителей Самарканда и всех, кто нашел тут приют. И в моем сердце также появилась тихая и затаенная радость, но я никак не могла выразить ее словами именно так, как мне этого хотелось бы. Все ждали лучших перемен, и ожидание это витало в воздухе. Только я не знала, чего мне ждать и что сказать детям, и это неведение тяжелым грузом лежало на сердце.
Для меня лично по-прежнему не было никаких известий с фронта.
В один из особенно теплых и приятных дней мы собрались все у нашего маленького очага. Я как всегда занималась пирожками, девочки мне помогали. У Дорика был выходной от занятий с узбекскими детьми, и он занимался с Эриком, сидя все под той же грушей. Вдруг, во двор ворвалась ватага узбекских ребятишек с криком:
– Тетя Миля, тетя Миля, ваш муж приехал!
Не понимая, о чем они щебечут и, решив, что это какая-то ошибка, я все же взяла ведра, чтобы набрать воды в арыке и посмотреть, кто там приехал и приехал ли вообще. Выйдя за калитку, я прошла немного вперед. В самом начале улицы показалась группа военных, окруженная местной ребятней. Но было довольно далеко, светило солнце и мне пришлось сильно напрячь зрение, чтобы разглядеть, кто идет. Прошли еще минуты, группа приблизилась, и я увидела офицера, а с ним двух вооруженных солдат. Офицер был в строгом мундире и с орденами на груди, а три большие звездочки на его погонах говорили о том, что он в чине полковника. Я сделала еще несколько шагов вперед и остановилась, не в силах шевельнуться. Этот человек в погонах был моим мужем. Его стать и отливающий блеском мундир, его четкий, стремительный шаг выдавали в нем боевого командира и волевого человека, тех качеств, которые всегда привлекают внимание и заставляют оглядываться.
– Какой он красивый! – в изумлении и восхищении пронеслось в голове. А на кого похожа я, жившая здесь в страданиях и постоянном страхе за него и за наших детей,
– мелькнуло у меня, и я стала тихонько оседать на землю. Очнулась я в объятиях своего мужа, который держал меня крепко сильными руками и непрерывно целовал в висок, повторяя, «Милечка моя! Жена моя, золотко мое!». Вокруг нас постепенно собирался народ, и весть о том, что к постояльцам Улугбека приехал отец, да еще какой, тут же облетела всю округу. Я еще плохо все осознавала, когда мы вошли во двор. Помню только, как кинулись к отцу девочки, плача навзрыд, как уронил Дорик книги, увидев отца, а Эрик спрятался за его спиной и неуверенно поглядывал в нашу сторону. Отец же обхватил их всех сразу.
– Мои вы молодцы! Мои вы герои! Мои вы отважные победители! – без конца приговаривал он, не переставая обнимать и целовать своих детей, даже не пытаясь унять бегущие слезы.
– Сколько же оттенков у счастья! – вновь подумала я, пытаясь успокоить свое сердце и все еще не веря своим глазам, сколько!
Между тем из дома вышел сам Улугбек, и тут же во двор стали заходить соседи-узбеки. Все они пришли в сильное изумление от увиденной картины. Подумать только, оказывается у этой хрупкой женщины, жившей все это время со своими детьми так тяжело и так бедно, муж не простой солдат, как она всем твердила, а офицер, да еще в таком высоком чине. Вот это да! Вот это новость! И тут же принялись раскланиваться, пожимать руку мужу и приглашать всех на торжественный обед, который они собирались устроить в честь такого высокого гостя.
– Бабушка, а что было дальше? – спросила я, смахивая непослушные слезинки.
– Дальше? А дальше был действительно торжественный обед. Расстелили во дворе ковры, в центре которых

поместили огромное блюдо с пловом, и много других угощений. Во главе сидели мой муж и хозяин дома. Хозяин говорил речь.
– Говорил речь? Неужели? Как удивительно! И что же он говорил?
– Очень много всего говорил, но медленно и с большим акцентом, и все благодарил дедушку за такую мудрую жену и послушных детей:
– Ваша жена очень строгого поведения. Ваши дети очень хорошо воспитаны, но ваша жена тяжело работает, – произносил он, без конца кланяясь в сторону мужа, и все соседи-узбеки в знак согласия с ним кивали головами в своих тюбетейках.
Помню, твой дедушка ему ответил:
– Больше она так работать не будет. Я забираю свою жену и своих детей, и мы уезжаем. Мы упорно гоним врага из нашей земли, уже освобождена большая часть наших территорий и окончательная победа не за горами. Помню, я спросила его тогда шепотом, мол, куда же мы на этот раз поедем, хотя теперь мне было совершенно все равно, хоть к белым медведям, вопрос прозвучал лишь риторически. А муж ответил мне:
– Домой, родная моя, домой! Там уже зацветает наша черемуха.

Эпилог

Дедушка мой, Присекин Ефим Никитович, был участником Ясско-Кишиневской операции, которая завершилась полным разгромом южного крыла германского фронта и освобождением Молдавской ССР. Впоследствии он возглавлял военную кафедру в Приднестровье, в городе Тирасполе. Его старший сын Дорик в 17 лет ушел добровольцем на фронт, освобождал Вену и в 1945 г. погиб под Ровно от рук бандеровцев. Остальные дети, Тамара, Эрик и Алла, выросли, получили высшее образование, освоили свои профессии и прожили жизнь ярко и вдохновенно, унаследовав от своих родителей щедрость души, а также любовь к труду и Отечеству как величайшие и неоспоримые ценности человеческого бытия.